Телефонные гудки. Чрезмерная заполненность помещения. Ложь. Головная боль. Поиски потерянного и попытки возвращения утраченного. Бесконечные разговоры, бесчисленные погони, непрекращающаяся битва за жизнь. Туман перед глазами, что замылены длиннющими колонками светло-серых данных на пожухлой мятой бумаге отчетов. Тошнотворное головокружение от десятка выкуренных сигарет и литров горького кофе, разбиваемое слишком скорым сердечным ритмом, готовым разорвать грудную клетку изнутри. Удушье от затхлого воздуха полицейского участка, где смешиваются запахи сотни мужских одеколонов, десятков сладких женских духов, мыла и свежеотпечатанных газет.
Многим это место покажется адом. Самой настоящей преисподней, где жаром и кровью объят каждый сантиметр любой поверхности и даже тела. Но для Алексы Галлахер во всем этом бедламе становилось тепло. Девушка с головой уходила во всю эту грязь, отдавалась мозговому штурму и сутками могла не возвращаться в тихую квартиру на окраине города, предпочитая ей кушетку в подсобке на третьем этаже серого и холодного здания полицейского участка.
Алекса прекрасно помнила, как более десяти лет назад её отец вел себя точно так же: от него пахло виски и сигаретами, он возвращался через три дня, когда был аврал по отчетам в участке или когда очередной маньяк вздумал нарушать мирное течение времени в ярком городе Майами; отец постоянно перешивал форму, то распуская её в тихое время, успев накопить под боками пару лишних кило, что проделывая дополнительные дырки в офицерском ремне, когда служба сушила его в считанные дни. Перед глазами Алексы, сейчас лишь в сознании, мелькали картинки из детства, где за тем самым столом, что сейчас венчала табличка с ее именем, около двух десятков лет назад сидел отец, стряхивая разлившийся на бумаги кофе, а после его смерти место было занято более аккуратным и педантичным братом. "Самовосполняемость Галлахеров в отделе", - частенько подтрунивали остолопы сослуживцы, которые никак не могли вдолбить в свои головы то, что может быть и не было среди них Алексы, если бы не череда бед, свалившаяся в прошлом на её семью.
Последние несколько недель полицейский департамент штата Филадельфия наблюдал за тем, как какой-то прошибленный на голову мужлан охотится на молодых девочек, что вечерами прогуливаются по прекрасным набережным города, паркам и тихим улочкам. И если на какое-то время наступало затишье, и не было взрыва прессы о том, что в мусорном баке, под деревом, в канализационном люде, сточной канаве, да где угодно был найден свежий и холодный труп молодой девушке, то город успокаивался, а полицейские напротив... поджимали хвосты в ожидании следующего хода извращенца. И это напряжение длилось до тех пор, пока кто-то из служащих самолично не пристрелит этого монстра со стянутыми штанами. В работу над такими вещами практически всегда подключались психологи. Странные люди, которые были способны примерить на себе шкуру разыскиваемого, предугадать его следующий шаг, что очень редко удавалось простым ищейкам как Лекса. У них было свое правило "24 часов", по закону которого можно было смело опустить руки, если двинутый не был посажен за следующий день. Галлахер в такие законы не верила, она всегда надеялась, что рано или поздно найдется зацепка, и железным лязгом наручники сожмут запястья массового насильника. Вера в то, что преступника можно схватить лишь по горячим следам, убивала надежду на нахождение ответов в истории со смертью её отца.
Общаться с криминалистами-психологами было тяжело. Это были люди "себе на уме", с кучей теорий и любовью к потрещать и порассуждать. Лекса же предпочитала идти напролом. Может быть именно из-за такой рабочей связки усталость приходила намного быстрее, а голова разбухала и взрывалась от бесчисленных терминов, когда Галлахер желала кричать только одно:
- За жопу его схватить. Хватит разнюхивать и гадать, - но руководство никак не желало работать на "живца". То ли они еще не полностью доверяли молодому сержанту, который у многих вызывал смешанные чувства, то ли действительно опасались за её, на первый взгляд, хрупкую шкуру. - М, нет... Мне это всё надоело. Беру выходной, хотя бы на эту ночь. Мне просто чертовски хочется хотя бы помыться..., - скрип стула в кабинете капитана подчеркивает самонадеянность девушки. Алекса действительно устала. Ей хочется выпить. Напиться.
Улицы Майами никогда не бывают пустыми. На них всегда звучит музыка, бегают влюбленные парочки, расхаживают размалеванные барби, а кены им в след танцуют брачные танцы народов примитивной африканской саванны. Здесь всегда звучит музыка и пахнет весельем. Но Лекса накидывает кожаную куртку на плечи, лишь только для того, чтобы перебежать через улицу от полицейского участка и оказаться в совсем другом мире:  мире джаза, виски и дыма сигар, который проносится через весь крошечный бар от солидного мужичка в дальнем углу, что углубился в чтение потрепанной газетенки.
Алекса не ищет себе укромного места, оставаясь за барной стойкой, где, словно в классическом полицейском сериале обитает паренек, постоянно натирающий деревянную поверхность длинного стола. Почти все служащие участка знакомы с ним - это Мэтт, ему чуть больше тридцати и все мы знаем его историю: сбежал из дома, бродажничал, нигде не учился и скатился до наркоты. В полицию загремел за мелкий разбой, где и провел полгода в не самых комфортабельных условиях. И пусть многие врут, что тюрьма если и меняет человека, то лишь в еще худшую сторону, то Мэтти взялся за ум и не без помощи отца семейства Галлахер нашел свое пристанище в этом обшарпанном баре - и при деле, и под постоянным присмотром нынешнего поколения "легавых шавок".
- Тяжелый день?, - стандартно интересуется он у Лексы, выставляя перед ней стакан из тяжелого стекла и окрашивая его стенки янтарной жидкостью.
- Тяжелый месяц..., - отвечает девушка, протягивая руку в стакану и осушая его в один глоток.
Больше вопросов от бармена не было.